3.

Весна возвращала веру в жизнь. Солнце сияло ослепительно. Иголочки молодой травы пробились сквозь путаницу прошлогодних стеблей и весело щурились на солнечный свет. В высоте заливался невидимый жаворонок. Земля дышала свежестью, и изо всех ее пор рвались наружу шалые ароматы весны.
Весна приходит в степь…
По лощинам буйствовали абрикосы. Их бело-розовые лепестки одевали степь в полупрозрачную фату. У их корней распускались лакированные лютики.
По склонам оврагов жмурила свои желтые ресницы мать-и-мачеха. Ручьи, весело журча, несли с собой глину, землю, щепочки и травинки, а над ними стоял ни с чем не сравнимый, опьяняющий аромат свежести мира. В самой тени у кустов и корней открывались синие глаза фиалок, и мошкара радостно вилась над первой зеленью. По ночам пели лягушки, а на пригретых солнцем камнях появлялись первые ящерицы.
Весна приходит в степь…
Он шел дорогами этой земли, и все в нем пело. Степь, в которую он попал, не была надоедливой и скучной, напротив, она радовала глаз. С каждым днем что-то прибавлялось в ней. Стали вспыхивать звезды тюльпанов, и в считанные дни все оделось в их царственный пурпур. Он просто не мог поверить, что такая красота существует на свете! Степные волки кувыркались в поднимающейся траве, пили воду из ручьев и с любопытством смотрели на идущего. Его сопровождал посвист сурков и парящие в небе ястребы. И тюльпаны, тюльпаны до горизонта, до полустертых курганов, поросших мелкой колючей травой…
Тюльпанная степь!
Впервые за последние месяцы его не томило безлюдье. Мир вокруг него просто не мог быть придуман кем-то. Он был – и все. Природа хозяйничала в нем вовсю, и все цвело и пело.
Он не знал, когда он перешел невидимую черту, за которой его умение рисовать было бессильно. Хорошо, что он успел запастись всем необходимым. Он ловил рыбу в пойменных заводях, научился стрелять из лука и пару раз закусил уткой. Он шел теперь высоким берегом большой реки, разлившейся после снега и весенних дождей. Аисты вили гнездо на кряжистом дубе у самой воды, и лебеди поворачивали головы ему вслед. Из камышей, когда он подходил к воде, взлетали грациозные цапли.
Шли дни, и тюльпанная весна стала сменяться разнотравьем. Он видел вольные табуны, несущиеся по бескрайним равнинам, хитрую мордочку лисы, которая сопровождала его некоторое время, а потом убежала по своим делам. В воздухе звенели пчелы, порой он слышал ровное гудение шмеля. Душистый мед степных трав висел в воздухе, был осязаем, и его можно было попробовать на вкус, потрогать руками.
Полупрозрачное кружево молодой листвы день за днем плело все более густую тень, в которой было так приятно отдохнуть в полдень. А полдни становились все жарче. Он решительно не понимал, как он мог считать степь неимоверно скучной. Он мог бы теперь жить в ней всю жизнь и был уверен, что не устанет смотреть на нее ни днем, ни ночью, как не устают смотреть на море. А она теперь все больше была похожа на море. Ветер гнал волной траву, начинающую сохнуть под палящим солнцем, и ковыль седел, убеляя курганы. Яркое весеннее небо выцветало от зноя, и тонкий налет пыли покрывал недавно еще яркие и свежие травы. Медвяные ароматы весны сменились терпким и горьковатым запахом полыни. Ветер завывал в воздухе, пел где-то высоко-высоко, гнал рябь по реке и пыль по берегам, теребил одежду.
В один из таких знойных и ветреных дней он впервые увидел человека.
Он полез на дерево за дикими абрикосами, когда что-то показалось ему неестественным в движении у реки. Он замер, вглядываясь.
По берегу ехал всадник.

Всадник жевал травинку, поглядывая то на реку, то на горизонт. На голове у него была остроконечная шапка, ноги в шароварах, заправленных в кожаные сапоги, на теле – кожаный жилет поверх холщовой, с оборванными выше локтя рукавами хламиде – рубашкой он бы это не назвал. Человек был вооружен. У него был колчан с луком и стрелами, на поясе – тесак, а в руках короткое копье.
Он взглянул в сторону деревьев, но не соблазнился желтеющими сквозь листву абрикосами и мелкой кислой алычой. Внимание человека привлекло движение в траве. Он вскинул копье, пришпорил лошадь, совершил лишь одно молниеносное движение, и на конце копья затрепетал заяц. Человек ухмыльнулся сам себе и кинул добычу в притороченную к седлу сумку, потом остановил лошадь у воды, ловко спрыгнул, завел по колено в реку и дал ей напиться. Зачерпнул пригоршню сам, снял шапку – солнце блеснуло в черных волосах – и намочил голову, потом вновь вскочил в седло и неспешно потрусил по своим делам, вниз по течению реки.

Весь вечер он провел в размышлениях, что для него лучше – избежать встречи с людьми или, наоборот, искать ее. Однако огонь разводить не стал, не желая привлекать к себе внимание. Будь у него ясная цель, он бы подумал о том, как найти к ней путь, наиболее безопасный. Но такой цели не было, и утром он продолжал двигаться вдоль реки, боясь отходить от большой воды в такой зной. Он все пытался понять, кем мог быть увиденный им человек. Еще два дня он шел со всей возможной осторожностью, но никого больше не видел. Пространство вокруг него было столь же безлюдно, как и раньше.
Но на третий день, проснувшись после полуденного отдыха, он увидел, что окружен.

4.

Пятеро мужчин, копии встреченного им недавно всадника, стояли над ним кругом. Он не увидел в их взглядах враждебности, только любопытство. Но руки их лежали на поясах у рукоятей кинжалов.
Он поднял открытые ладони и сел, произнеся при этом:
- Я друг! Амиго! – и, немного подумав: - Фрэнд!
Мужчины заговорили между собой на совершенно незнакомом ему языке. По интонации он понял, что они не принимают его за врага и не собираются убивать. При мысли о собственном полиглотстве ему стало смешно и грустно – он понял вдруг, что не сможет объясниться даже на английском, который учил со школьной скамьи. Он твердо пообещал себе, что будет на совесть учить тот язык, с которым столкнется.
Ему жестами приказали подняться и следовать за ними. Он не сопротивлялся.
За купой деревьев были привязаны кони. Сопровождающие вскочили в седла, а ему пришлось идти рядом. Через час неспешного хода в сторону от реки открылся палаточный лагерь, расположенный на склоне холма у прозрачного родника.

Лагерь был большой – не меньше двадцати палаток и повозки. Смуглые лохматые ребятишки носились между палатками. Но он никогда раньше не видел таких палаток – настоящие шатры. А впрочем…
Он глядел вокруг, и его все больше охватывало чувство нереальности происходящего. Ни дать ни взять лагерь древнего кочевого племени… Неужели он вдобавок ко всему переместился во времени? Трещали сучья в кострах под котлами, смуглые женщины варили похлебку, ходили от палаток к роднику и обратно. Их волосы были уложены в косы, на руках сияли медные браслеты, полотняные платья подпоясаны фартуками – кожаными или такими же полотняными. Он слышал теперь блеяние овечьего стада…
Он почувствовал панику. Это невозможно! Из эпохи атома и освоения космоса переместиться в такую седую древность! Почему? За что?! Неужели ей нравится этот мир? Он же давно исчез, он забыт, он потерян навсегда! От него остались только каменные бабы да курганы в степи…
Его спутники спешились. Их не смущали исторические экскурсы и перспективы. Его пригласили зайти в палатку.

В палатке было немного прохладней, чем на открытом воздухе. Ему предложили напиться – это было очень кстати после прогулки – и стали знакомиться.
Старший представился как Мелиф. Он жестами и словами, ни одно из которых не показалось знакомым, спросил, откуда пришел их гость. Он попытался объяснить им, что пришел очень издалека – это как будто поняли. Куда он шел? Это было сложнее. Но все же ему удалось растолковать, что он путешествует ради того, чтобы видеть, слышать и запоминать. Он решил пока не упоминать о том, кого он ищет, но несколько раз повторил имя Алина. Однако оно не произвело на его собеседников сколько-нибудь заметного впечатления. Его спросили – так он понял – какие языки он знает. Вопрос его смутил.
- Русский…
Он хотел добавить «английский», но понимал, что и сам не знает его, и собеседники его тоже. Мелиф знаками предложил ему остаться в лагере и выучить свой язык, и он с радостью согласился.

В степи эти люди были хозяевами. Не похоже было, чтобы они опасались кого-нибудь, и к нему самому относились без подозрения. Лагерь простоял на одном месте неделю, потом его сняли и откочевали немного вниз по реке. К этому времени он начал понимать язык своих хозяев. Он узнал о том, что они и их соплеменники необязательно кочуют, что у них есть города – «большие города», говорили ему, «глиняные города». Он не совсем понимал, о чем идет речь, но ему обещали показать. Он сумел уже объяснить, что не может долго задерживаться, ему надо найти женщину по имени Алина. Его пообещали привести в столичный город, где бывает много людей со всех сторон света – может, там он что-нибудь и узнает.
Он впервые слышал о том, что у кочевников есть города. Он не знал, что и думать – то злился на нее, что она элементарно не знает истории, то задумывался – а знает ли историю он, ведь не исключено, что он находится в самом реальном, не выдуманном мире, только за тысячи лет до своего рождения. Глиняные города… Так не бывает! Степь есть, курганы есть, кочевья со стадами… а города только греческие и только у морских побережий…
И когда он увидел в осенней степи город с домами из обожженной глины, он был потрясен.

Тихое осеннее солнце освещало беспорядочное с виду нагромождение стен, крыш и деревьев. Листва на редких деревьях уже пожелтела, но пока не торопилась облетать, окутывая ветви призрачным золотым сиянием. Город не был обнесен стеной, и казалось, что выжженная за лето степь вливается на его узкие улочки, пройти по которым можно было иногда лишь гуськом, и выливается из них, чтобы течь дальше, наполняя город терпкой пылью, речной свежестью и запахами трав.
Он шел по городу вместе с Мелифом, его женой и еще несколькими спутниками. Торги животными из кочевых стад закончились вчера недалеко от их полевого стана. Лето было для Мелифа удачным, он был очень доволен, позволил выбрать из богатой платы за овец «все, что тебе может быть необходимо», и теперь направлялся в гости к местному царю, с которым, как он понял, был связан родством.
Из предложенного он выбрал немного, только то, что действительно могло пригодиться. Взял несколько небольших серебряных слитков и три золотых монеты с непонятными надписями, рассудив, что золото есть золото, и в любой стране будет принято к оплате. Задерживаться дальше у кочевников он не собирался.
Улочка, по которой они шли, вытекла на площадь, над которой возвышался двухэтажный дворец. Здание было выкрашено охрой и расписано орнаментами. Из дверей дворца вышли люди, при виде которых он чуть не закричал от радости. Судя по одежде, это были греки.
Их сопровождали рабы, выносившие следом кучу всевозможного добра местного производства к небольшой конной повозке – очевидно, это были дары. Он немедленно обратился к Мелифу с просьбой поговорить с греками, и, на его удивление, Мелиф охотно согласился.
Греки знали местный язык, Мелифа и его спутников пригласили разделить с ними трапезу. Он с удивлением понял, что жена Мелифа не входит в число приглашенных, и хотел было указать на ошибку, но она перекинулась несколькими словами с мужем и скрылась во дворце.
И тут обнаружилось, что Мелиф знает греческий.
Он с трудом соображал. Итак, если он правильно расслышал, греки в разговоре с Мелифом обронили слово «Скифь». Неужели он в Скифии? В какой же год, какой век он попал? Древние скифы, древние греки… так ли уж он сам современен, как ему кажется?
Греки обратились к нему с приветствием, он ответил. Значит, интересовались они, он путешественник? Может ли он рассказать о землях и людях, которых видел? Какие языки он знает? Он повторил то же, что говорил в свое время Мелифу. Греки переспросили насчет русского, долго между собой о чем-то спорили, наконец один уточнил: «Русус? Росус? Словенен?» - «Да, славянский, и я славянин» - ответил он.
Значит, греки знали славян. Удача! Может, они даже согласятся отвезти его туда, где живут славяне. Уж если жить в этом мире, то лучше жить с соотечественниками.
Тем временем они пришли к жилищу греков.

Дом греков, построенный из белого известняка, стоял на склоне холма недалеко от реки. На реке покачивались деревянные греческие суда – ни дать ни взять большие лодки с парусами. Паруса, правда, сейчас были свернуты, а мачты спущены на палубу. На бортах у острых носов на красном фоне нарисованы глаза, и все это поразительно напоминало картинку из учебника истории…
Дверь на шипах гостеприимно распахнулась внутрь, и гостей привели в большой зал. Забегали рабы, и довольно быстро были накрыты столы и принесены ложа, на которых им предложили расположиться. Он хотел было сесть, но Мелиф бросил на него гневный взгляд, и пришлось возлегать, как и подобает почтенному гостю. Принесли большую чашу – кратер, как назвал ее хозяин, бородатый грек лет пятидесяти. В нее налили густое темное вино, а потом разбавили его водой и стали обносить гостей. Появились блюда с мясом, сыром, фруктами, овощами и лепешками. Что ж, подумал он, кому из моих друзей доводилось пробовать вино с виноградников Древней Эллады? Между тем началась трапеза, и потекла беседа.
Его стали расспрашивать. Он рассказывал о городах со сверкающими окнами, о повозках, которым не нужно лошадей, потому что они ездят сами, об устройствах, благодаря которым можно разговаривать с человеком, оставшимся в Афинах, как если бы он сидел рядом, и о прочих чудесах, по которым безумно соскучился сам. Его слушали со вниманием, задавали вопросы – греки были любознательны. Они задумчиво поглаживали бороды, взвешивая про себя, можно ли верить услышанному.
Он тоже начал спрашивать. Бывали ли греки у славян? Да, ответил ему один из бородатых мужей. А не могли бы они взять его туда с собой? На эту просьбу он получил отказ. Греки не собирались плыть к славянам. Они собирались отбывать в Элладу.
Эллада! Что-то дрогнуло в его душе. Увидеть беломраморные храмы, в которых служат богам, так живо вмешивающимся в дела смертных; увидеть дворцы легендарных царей – не реконструкцию, а жилые дома, где живут живые люди, пируют и празднуют, договариваются и ссорятся, рождаются и умирают, слушают рассказы об Одиссее из уст бродячего аэда… Взглянуть, как давят виноград под золотым солнцем Эллады, услышать свирели пастухов и веселые колокольчики коз, прикоснуться к теплому мрамору статуй, которые на тысячелетия сохранили свою первозданную юность и красоту… Страна богов и героев, скульпторов и философов, математиков и поэтов! Перед его мысленным взором рождались образы, которые потрясали его; ему показалось, что они принадлежат не ему, а кому-то другому – и видения исчезли. Реальность разбила их рукой раба, подлившего ему вино, звуками флейт и тимпанов, резким окриком хозяина, обратившегося к кому-то из слуг. Он поборол искушение попроситься с греками в Элладу, решив не губить для себя только что увиденный чарующий образ.

Мелиф задержался у греков достаточно надолго, договариваясь о предметах торговли и обмена, поэтому, когда они пришли наконец к царскому дворцу, тени уже удлинились и солнце склонилось к западу. Он зазевался в каком-то из коридоров и заблудился. Плутая в темных переходах дворца, он почти налетел на девушку.
Девушка держалась очень независимо. Голову ее украшала золотая диадема, в ушах тускло блеснули серьги, звякнуло ожерелье на шее… Девушка решительным жестом оттолкнула его рукой, унизанной кольцами и браслетами.
- Осторожней, - бросила она ему надменно, - ты не в степи, не бегай, как жеребец…
Он вспыхнул, не нашелся сразу, что ответить, потом зло бросил:
- А ты кто такая?
Она уже прошла было мимо него, но тут обернулась, и в полумраке коридора блеснули ее глаза.
- Откуда ты такой взялся?
- Я пришел с Мелифом.
Она взяла его за руку и вывела из коридора в какой-то зал, достаточно освещенный.
- Это ты путешественник?
- Кто тебе сказал?
- Лита. Она говорит, ты видел сверкающие города.
- Видел, - он уже понимал, что его рассказы мало кто воспринимает всерьез. – Я видел много чудес. Но они очень далеко отсюда, и я не знаю, смогу ли туда вернуться…
Она подняла руку, останавливая его.
Ее черные гладкие волосы были заплетены в две аккуратные косы, украшенные какими-то побрякушками. Одета она была богато, платье было расшито аппликациями и цветными бусинами. Глаза смотрели прямо и смело, и было в них что-то неуловимо знакомое.
- Алина! – воскликнул он непроизвольно, схватив ее ладонь.
Она рассмеялась.
- Я знаю, что ты ищешь ее. Но могу тебя заверить – ее здесь нет.
- А ты сама кто?
- Меня зовут Дэла. Я царевна, - и она улыбнулась.
Он был ошарашен, провел рукой по лбу, стараясь привести мысли в порядок. Царевна! А он так вольно себя с ней вел… Он отпрянул от нее, и она нахмурилась.
- Ты меня боишься?
- Нет, но… Я не думал…
Теперь он видел, что все украшения на ней – золотые. Лучи закатного солнца, проникавшие в окно, создавали вокруг ее головы светящийся ореол.
Дэла была красавицей.
- Лита говорит, что ты умеешь создавать удивительные вещи.
- Кое-что могу, - согласился он, любуясь переливами солнечного света в ее волосах.
Она повернулась к выходу, жестом пригласила следовать за ней.
Он шел за ней по переходам дворца, вспоминая, как сделал Лите мясорубку. Пришлось ознакомиться и с литьем металла, и с ковкой. Несложная вроде бы вещь отняла уйму сил и времени, к тому же пришлось помудрить с винтовой нарезкой на двух деталях. Зато Лита была в восторге, другие женщины лагеря отчаянно ей завидовали, сам он неожиданно для себя приобрел огромный авторитет у мужчин. Царевна, вероятно, уже наслышана об этом чуде кухонной техники.
Дэла откинула богато расшитую занавесь, и они оказались в обширном зале, где уже горели факелы. Он увидел Литу, Мелифа и еще нескольких мужчин, которым прислуживали рабы.
- Отец, я привела чужестранца, - Дэла обращалась к массивному, с густой проседью мужчине. – Он заблудился, - добавила она чуть насмешливо.
Под взглядом жестких, властных темных глаз он смешался. Ему стали задавать все те же вопросы, отвечать на которые уже болел язык.
- Мелиф говорит, что ты славянин, - произнес царь.
- Это так.
- Кто женщина, которую ты ищешь?
- Сестра, - выбрал он одно из возможных объяснений.
Дэла метнула в него пронзительный взгляд, но промолчала.
- Наступает зима, - продолжал царь, - и Мелиф откочевывает к восходу солнца. Я предлагаю тебе остаться на зиму в городе. Дворец мой обширен, и для тебя найдется ложе, лепешка с мясом и кувшин воды.
- Мне нечем отблагодарить вас за гостеприимство.
- Мелиф говорит, что рассказы твои не иссякают и не повторяются, мысли твои необычны, а поступки твои порой удивительны. Нам нужны твои знания.
Он взвешивал. Стоит ли оставаться? Пожалуй, да. Возможно, греки укажут ему путь к славянам. А с Мелифом он лишь удалится от замаячившей было цели.
- Я остаюсь.
Ему показалось, что глаза Дэлы вспыхнули, но она поспешно опустила ресницы.

Фиона Амберская, Интересно! Жду завтра)))

Спасибо...

Ульяночка!!! Читается на одном дыхании!

Спасибо, что делишься с нами своей "реальностью"

оч интересно

закручено))) Жду дальше...