10.

Всепланетный Институт астронавигации и космического судовождения, как официально назывался Звездный, располагался в Нью-Йорке. Это был комплекс зданий, построенный на океанском побережье: факультеты, студгородок, спортивный комплекс, научные институты, библиотека, флаестоянка, здания инфраструктуры. Это был вполне самостоятельный городок, довольно большой и в преддверии вступительных экзаменов очень многолюдный.
Втроем они еле протолкались к дверям с табличкой «Факультет механики и электроники». Абитуриенты попытались было возмущаться насчет того, что троица идет без очереди, но Толик успокоил всех одной-единственной фразой: «Человек с «Альбиги»», кивнув в его сторону. Все сразу утихли и проводили его сочувственными взглядами, в которых тем не менее сквозила та же зависть, что и у Миши.
- Ого, - тихо заметил Миша, оглянувшись в сторону массивного мужчины средних лет, негромко беседовавшего о чем-то с немолодой, но прекрасно выглядящей женщиной. – Декан здесь, Коновалов. Ну, давай, «альбигоец», вперед!
- Он что, русский? – спросил он не без удивления.
- А что тебя удивляет?
- Ну… мы все-таки в Америке…
- А какая разница? – удивился Толик. – А на штурманском, например, деканом немец, Бауэр, а на медицинском…
В этот момент мужчина прекратил беседу и повернулся к ним.
- Ребята, подаете документы?
- Да, - машинально ответил он.
- Давайте, - декан протянул руку и забрал у него бумаги. – О, вы решили поступать к нам?
- Да… меня вот ребята убедили.
Коновалов посмотрел на него внимательно.
- Писали, что у вас амнезия… как вы думаете, справитесь с обучением?
- Думаю, да, - ответил он не без вызова. – Я знаю, что к вам большой конкурс, и постараюсь не занять чужое место.
- Отлично, - декан улыбнулся и передал его бумаги девушке, которая только что закончила оформлять предыдущего соискателя. – Вам нужно жилье?
- Да.
- Мелани, оформите ему комнату в корпусе А-4, - распорядился декан.
Мельком глянув на глаза своих спутников, особенно Мишины, он сказал:
- Я хотел бы, чтобы меня поселили на общих основаниях.
- На общих основаниях комнаты на двоих.
- Пусть будет на двоих, - произнес он твердо.
Коновалов пожал плечами и обратился к ребятам:
- Из вас кто-нибудь к нам подал документы?
- Я, - сказал Толик. – И я пока в комнате один.

Комнатой оказались шикарные, по его представлениям, апартаменты в корпусе, выходящем окнами на океан, на восьмом этаже скромной двадцатиэтажки. Собственно, это была стандартная двухкомнатная квартира со всеми удобствами, - конечно, если принимать за стандарт конец двадцатого века. Обстановка ему понравилась, в незанятой комнате было все необходимое и для занятий, и для жизни, даже висели часы на стене.
Миша плюхнулся на раскладной диванчик и смотрел, как он раскладывает свое нехитрое имущество.
- Я предлагаю тебя одеть, - сказал он. – Уж больно ты легко экипирован.
На нем были только футболка, шорты и сандалии, принесенные ребятами к выписке. Одежда, в которой его достали из океана, была попросту непригодна к носке.
- Да ладно, я пока обойдусь, - начал было он.
- Ты не скромничай, - отрезал Толик. – Завтра дождь пойдет – в чем выйдешь?
- Да неудобно как-то…
Миша хлопнул себя по лбу.
- Карточку же надо было сразу спросить! Пошли в бухгалтерию.

День был солнечный, тихий и такой мирный, что он почувствовал себя почти счастливым. Ребята водили его по магазинам, одели с ног до головы. Он с интересом щупал незнакомые ткани, примерял непривычную обувь и необычные вещи, а Миша и Толик с неменьшим интересом за ним при этом наблюдали. Они объяснили ему, что кредитные карточки выдаются на год, а когда он спросил, на какую сумму при этом рассчитывать, они засмеялись и сказали, что кредит неограниченный, а сама карточка – всего лишь условность, позволяющая вести учет товаров, услуг и служащая формой оплаты труда. Он не спрашивал больше об этом, решив посидеть в библиотеке и полистать энциклопедию или учебник истории, чтобы нагнать время.

Вскоре начались экзамены. Толик приносил с собой кипу учебников, и он сидел вместе с ним над теорией и задачами, смотрел, как товарищ решает сложнейшие, по его представлениям, задания, пробовал справиться с подобными сам и радовался, когда получалось. После первого экзамена Толик, получивший высший балл, примчался счастливый.
- Ура! – закричал он, с размаху швырнув в угол сумку и бросившись на жалобно скрипнувший под ним диванчик. – Сегодня никаких занятий, хватаем Мишку – и праздновать! Мои шансы увеличились.
- Пятерку получил? – с улыбкой спросил он.
- Лучше, Санька, лучше! Все пятьдесят баллов! – Толик даже пропустил мимо ушей давно устаревшую оценку. – Все, давай собирайся, пошли за Мишкой.
Он быстро собрался, и они пошли в соседний корпус, где жили абитуриенты факультета астронавигации, или попросту штурманского.
Миша даже не поднял головы, когда они вошли, и дверь открывал его сосед. Сам он сидел над какими-то необъятными фолиантами, держа в руках таблицы, сдвигая какие-то рамки и бормоча себе под нос: «Поворот тридцать градусов пятнадцать и две десятых минуты север и шесть, восемнадцать тридцать четыре запад… - глянул в таблицу, сдвинул рамку как-то наискосок, посмотрел на разлинованный верх карты и сдвинул ее – оказалось, что карта состоит из фрагментов. – Тогда смещение по Меляру три градуса две минуты… и центровка две минуты по основной оси… и мы уходим на Сиал…»
- Чем это он так занят? – тихо спросил он у Толика.
- Ты что, подвижных карт никогда не видел? – спросил в ответ Толик. – Э-эй, Миш! Бросай свои карты, пошли!
Миша поднял голову и глянул сквозь них совершенно отрешенно.
- И мы уходим на Сиал, если не заходить по пути на Реонтгтру…
- Куда? – ошеломленно переспросил он.
- …А если заходить, - продолжал Миша, не слыша его, - то смещение по Меляру увеличиваем до семи градусов, и на втором витке центрируемся по оси икс и через пятнадцать парсек мы на месте.
Он отложил таблицы, и его взгляд стал более осмысленным.
- А вы куда собрались? - спросил он. – Я не пойду, у меня через два дня экзамен.
- Я «полтинник» получил, - Толик радостно улыбнулся, - идем отмечать. Сдашь ты свои карты, не переживай! Отвлекись немножко!
- Легко сказать – отвлекись, - Миша, сдвинув брови, изучал получившуюся комбинацию. – Я в прошлом году на картах погорел. Получил тридцать восемь – и прощай, Звездный!
- Так уж и прощай. Всего лишь до следующего лета, - хохотнул Толик. – Давай, давай, пошли.

Они сидели в маленьком кафе, пили кофе, Толик довольно жмурился, Миша балагурил, а он сам просто наслаждался их обществом. Потом спросил про карты.
- Ты же когда летишь, у тебя звезды сдвигаются, - пояснил Миша. – Поэтому карты подвижные, они разделены на участки, которые ты сдвигаешь по определенной системе.
- Все равно непонятно. Ведь это же не плоскость.
- А сдвигаются практически только ближние звезды. Тебе достаточно карт двух-трех соседних секторов, чтобы ты примерно представлял, где находишься.
- А разве компьютер не может все это сделать?
- А если у тебя на борту авария, и компьютер не работает?
- Сдаюсь, - он улыбнулся, поднимая руки. – Но все-таки…
- Разумеется, нужно обладать хорошим пространственным мышлением, - заметил Миша, откидываясь на спинку своего стула и блаженно потягивая кофе. – Без этого на штурманском делать нечего. Конечно, прозрачные карты удобнее, но и бумажные вполне сносны.
- Они сложнее, - пояснил Толик, - но надежнее – не деформируются при перегреве. Был случай, на борту авария, пожар возник, прозрачные карты деформировались, и штурман не мог сориентироваться. После этого бумажные карты вошли в обязательный минимум.
- И давно это было?
- Лет пятьдесят назад. Только-только стали в Глубокий космос ходить.
- А Звездному тогда сколько лет?
Толик вопросительно взглянул на Мишу, тот наморщил лоб:
- Так, сейчас… Закладка – год после контакта… Полтора года строительство и набор кадров, еще полгода – матчасть… Сорок восемь лет в этом году. Если мы поступим и не вылетим, то на третьем курсе будем отмечать шикарный юбилей, - Миша широко улыбнулся.
- А если нет? – ехидно спросил Толик.
- Ну, тогда на первом или на втором, - ничуть не смутился его товарищ. – У нас море шансов!
Толик громко захохотал, откинувшись на спинку стула, так, что другие посетители стали оборачиваться, потом резко упал на стол и заговорщицким шепотом спросил у Миши:
- Сколько ты получил по математике?
- Сорок девять, - ответил Миша уже не так оптимистично.
- Уже минус балл. А сколько, как ты думаешь, наберется народу, который все экзамены на «полтинники» сдаст? – и, так как Миша молчал, громко ответил сам: - Толпа! И еще из них выбирать будут!
- Знаю, - хорошее настроение с Миши как ветром сдуло, он насупился и замолчал.
Тогда он взял Мишу и Толика за руки.
- Не будем на ночь о страшном. Пойдемте лучше погуляем.

У выхода из кафе они разминулись с высоким молодым человеком, заходившим внутрь. Толик и Миша почтительно освободили ему проход, заодно и его оттащив. А он смотрел на парня, открыв рот – при том освещении, что было сейчас внутри кафе, тот был поразительно похож на Алину, сходство было несомненным. Парень держался независимо, осанка у него была поистине королевская. Ребята под руки вывели его наружу.
- Это кто был? – выдавил он, невольно поворачиваясь опять к двери, но парень уже скрылся из поля зрения.
- Красавец мужчина, а? – спросил Миша. – Мимо не пройдешь. Принц крови!
- Да кто он?
- Сын французского короля… Франциска Первого, кажется, - Толик вопросительно глянул на Мишу, и тот кивнул, - и Донны, нашей медиевистки.
- Нашей… кого?
- Женщина, занимается Средними веками, работала в Институте времени. Великая дама! Говорят, король любил ее без памяти, и сына и дочку признал, только, по легенде, они оба умерли детьми. А на самом деле их вывезли в наше время.
- А как зовут эту вашу Донну?
Миша наморщил лоб.
- Черт, и не вспомню… Ее после блестящей испанской экспедиции Донной прозвали. То ли она Анна, то ли Алла…
- Может быть, Алина? – подкинул он версию.
- А может, и Алина… Во всяком случае при дворе Франциска ее звали Дианой.
Тут он понял, что глупит. Алина – его ровесница, и этот парень, похоже, тоже его ровесник, может, даже старше. Не может она быть ему матерью!
- А сколько ему лет?
- Да где-то двадцать четыре-двадцать шесть. Он сейчас в Службе протокола при Совете работает.
Даже если предположить, что сон приплюсовал ему пару лет, парень был его ровесником. Его заинтересовало другое.
- Расскажите про Институт времени.
- Да что тут такого. Люди занимаются перемещением во временн`ом потоке. Исследуют прошлое. Стараются находиться в самых интересных местах, чтобы иметь представление о ходе исторического процесса…
- Ну да, при дворе – очень интересно. Это тебе не в поле пахать.
- Пахарь становится движущей силой истории только тогда, когда бросает соху и берет в руки вилы или – как Жанна Д’Арк – меч. А в процессе пахоты он историку не очень интересен, хотя, знаешь, и по пашням наши люди тоже ходят. Другое дело – королевский двор эпохи Возрождения. Леонардо да Винчи не писал картины с пахарей. А вот с придворных дам – пожалуйста.
- Откуда такая осведомленность насчет романа короля и исторички?
- Вот ты глупый! – Миша всплеснул руками. – Случай почти уникальный. Обычно наши состоят в свите королевы – если это женщины, - или в свите короля, если мужчины. Ее тоже хотели приставить к королеве. И тут, когда престарелый герцог представляет ее Ее Величеству, появляется король! Говорят, влюбился с первого взгляда. А она вот не сразу… А потом! Родила мальчика. Король завалил ее подарками, признал ребенка. Через два года – девочка. То же самое. Потом возникает вопрос, что с детьми-то делать, ее миссию скоро сворачивать надо – их куда? Решили обставить внезапную смерть…
- А она сама?
- А там потом эпидемия какая-то была – ее под шумок и «умерли». Говорят, король этого не пережил, загулял…
- …запил, - подсказал он.
- Ну ты хватил, - ребята засмеялись. – Подхватил какую-то заразу, ну и так докантовался за несколько лет.
- А она переживала? - спросил он, невольно захваченный этой историей.
- Да. Она после этого ушла из Института времени.
- Надо же! Чем же она сейчас занимается?
- Ну, такой опыт даром не пропадает! Работает на инопланетных исследовательских станциях, сейчас возглавляет одну из них – там, где цивилизации на уровне Средневековья. Вроде даже замуж еще раз вышла.
- О ней даже фильм сняли. О ее французской миссии.
- Ну и ну, - он покачал головой.
Миша остановился.
- Я, кажется, пришел, - сказал он, поднимая глаза к небу, где зажигались звезды. – Может, даже успею с картами еще позаниматься. Ну, счастливо!
Они с Толиком пошли к своему корпусу.
- Миша тебе все уши про Донну прожужжит, - сказал Толик. – Она – его кумир. Он даже мечтал с ее дочерью познакомиться…
- Ну и как, познакомился?
- Угу. Только оказался не в ее вкусе.
- Интересно, почему. Он вроде такой веселый, неглупый, обаятельный…
Толик хлопнул его по плечу.
- Не пытайся понять женщину, брат. Чер-рт его знает, что ей не так показалось. Это же лотерея! Принес розовую розу вместо красной – одну сразишь, а с другой расстанешься. Они ж сами не знают, чего им нужно…
Толик вздохнул и замолчал.
- Но Миша даже не мог вспомнить ее имени.
- Притворялся, знает он прекрасно, как ее зовут. Бравада – мол, мне все равно. Знаешь, как это бывает…
Толик толкнул дверь, подошел к своей комнате, пробурчал:
- Меня не кантовать!
И больше не выходил до утра.

11.

Толик поступил, сдав все экзамены на «полтинник» и успешно пройдя дополнительное собеседование. Миша продрался сквозь плотный строй отличников, отставая от них на балл, но имея завидное упорство, которое и было вознаграждено приемной комиссией. Согласно негласным правилам, каждый год комиссия зачисляла на факультет парочку абитуриентов, не в первый раз штурмующих вуз, но по тем или иным причинам отстающих на балл-другой. Считалось, что из упорных куются лучшие кадры, составляющие гордость института и Космофлота.
Учиться в Звездном оказалось не так-то просто, даже имея высшее образование образца конца XX века. Весь первый курс он просидел, не отрываясь, в библиотеке и на макетах. Половину библиотечного времени он потратил на то, чтобы как можно больше узнать о мире, в котором оказался. Осваиваясь в нем все лучше, он любил его все больше. Это был мир открытых и доброжелательных людей и удивительных возможностей, мир, лишенный страха человека перед человеком, лишенный власти денег – и потому порой не совсем понятный. Этот мир напоминал ему средневековье, по которому он путешествовал с цыганами, своей внутренней жизнью, не отягощенной стремлением к наживе. Но если там он был скован не всегда разумными многочисленными ограничениями, то здесь единственным ограничением была элементарная этика. Этот мир был настолько внутренне свободен, что в нем не существовало ничего невозможного.

После первой сессии Миша позвал его на краткосрочный практикум под расплывчатым названием «Научись управлять собой».
- Пошли, - уговаривал он. Толик уехал на каникулы к родителям, а Миша остался, пожелав пройти предложенные курсы, но одному ему было скучно. С этой точки зрения люди нисколько не изменились. – Ну пошли же, ну хотя бы на первое занятие, тебе же все равно делать нечего!
Он сдался, и они пошли в Главный корпус в актовый зал, где должен был проходить практикум.
В зале собралось человек сорок, решивших потратить каникулы «неизвестно на что», как ему казалось. Подходило время, заявленное в объявлении. Наконец дверь в зал открылась и в нее… нет, не вошел – вплыл по воздуху человек. Он поднялся выше, чтобы всем было его хорошо видно, и оглядел зал.
Он сидел ошарашенный, открыв рот, в то время как все остальные смотрели на лектора с не вполне понятным энтузиазмом. Лектор заметил его взгляд и чуть улыбнулся не без удовольствия.
- С вашего разрешения я закрою форточку, - обратился он к аудитории, потом повернулся к форточке, и она сама захлопнулась и щеколда закрылась.
Потом опять взглянул на него – эффект этого действия превзошел все ожидания. Лектор спустился наконец на пол возле него и Миши и, обращаясь преимущественно к нему, сказал:
- А теперь, господа, я научу вас всему, что умею сам.
Он был заворожен. Левитация и телекинез – вот что составляло основу практикума. Лектор, Файяз, принялся за него особо с первого же занятия. По его словам выходило, что если удастся снять внутренний запрет, то именно он станет лучшим из всей аудитории. Но целая неделя прошла впустую – остальные уже научились и левитировать, и перемещаться при этом в заданном направлении и активно осваивали умение управлять вещами силой мысленной энергии, а он все никак не мог даже на сантиметр приподняться над землей. Файяз работал с ним до умопомрачения, не теряя оптимизма, но сам он полностью пал духом, особенно когда Миша, сияя, постучался к нему в окно на восьмом этаже.
- Можно у вас тут приземлиться? – спросил он, опускаясь на подоконник. – Может, слетаем до нас?
- Я не умею, - буркнул он и пошел ставить чайник.
- Научишься, - Мишу было не смутить такими мелочами. – У Файяза еще не было безнадежных.
- Значит, буду первым.
- Не думаю.
- Чего тут думать, - бросил он с досадой. – Видишь, не получается ничего. Не быть мне Карлсоном…
Миша рассмеялся.
- Между прочим, еще в начале прошлого века люди полагали, что станут Карлсонами, надев на себя какие-то ранцы или подобную дребедень. Как оказалось, надо было искать не извне, а изнутри. Зачем ранец, если способность к левитации изначально заложена в организме!
- Что-то я раньше не видел, чтобы кто-нибудь здесь летал.
- Это требует определенных энергетических и умственных затрат. Ты должен быть все время сосредоточен. Если нет острой необходимости, эту энергию лучше употребить в других целях. Хотя есть уникумы, которым это легко дается.
- Я не вхожу даже в число середнячков.
- Без паники! Просто тебе здорово досталось при крушении, но это восстановимо.
Они попили чаю и отправились на очередное занятие.
Файяз бился с ним, но ничего не получалось. Мягкий и доброжелательный, он завис над партой в позе лотоса и поинтересовался:
- Значит, ты никогда не пробовал левитировать?
- Нет.
- Очевидно, ты считаешь это невозможным.
Он пожал плечами, ничего не ответив.
- А во сне ты когда-нибудь летал?
И тут его осенило! А что, если он все еще спит? Ведь во сне возможно все! Просто все вокруг казалось таким реальным, что он и думать забыл о снах. Теперь, конечно, стоило попробовать. Он подпрыгнул, ощутив вдруг необыкновенную легкость – и остался в воздухе!
Все, кто находился в аудитории, упражняясь в управляемом полете или жонглируя предметами при помощи одной только мысли, попадали сами и уронили вещи. Он набрал скорость, сделав круг над партами, кувыркнулся в воздухе… Потом одной только мыслью запустил летать стул, сел на него и приземлился к своей парте.
Файяз сиял.
- Молодец! – похвалил он его. – Я же говорил, что ты талант!
Но его это уже не радовало.
- Я летаю не потому, что вы меня научили, - честно признался он.
Но учитель не смутился.
- Ты летаешь потому, что психологический запрет на это снят. Я не знаю, что ты для этого сделал, но ты преодолел самого себя – и результат не заставил себя ждать.
По пути в общежитие Миша убеждал его в том же самом, а он слушал, боясь открыть ему правду. Однако красноречие товарища было вполне убедительным. А что, думал он, если и во сне точно так же подсознание снимает запрет и поэтому человек летит? Он ведь уже успел оценить внутреннюю свободу этого мира, почему же так засомневался, когда коснулось его самого?
Эта мысль успокоила его, и он попробовал взлететь к своему окну. Оно было закрыто изнутри, но он приложил максимум волевых усилий, чтобы открыть его и при этом не упасть, и попал внутрь.

Первая практика стала событием.
Когда идешь по длинному переходу от здания Лунного космопорта к внешнему терминалу, выходящему на космодром с множеством кораблей самых фантастических форм, Земля висит прямо над твоей головой, освещая гласситовый коридор необыкновенным жемчужно-голубым сиянием. Если над лунным горизонтом взошло солнце, то она видна бледно, и на ней никак нельзя различить очертания материков и крупных островов, которые отлично видны в бессолнечную погоду при условии, что над ними нет облаков. Сейчас солнца не было, и огромная голубая жемчужина с затейливым рисунком береговой линии, кое-где подернутая ослепительно белой дымкой облаков, покоилась на черном бархате бездонных космических глубин.
Такой он впервые увидел свою планету из космоса, и у него захватило дух. Кто придумал этот прозрачный коридор, спрашивал он себя, понимал ли его создатель, что он показывает людям? Конечно, понимал. Он не хотел, чтобы ее дети рассеялись по пространству, он хотел показать им их дом во всем его великолепии. Он хотел, чтобы каждый улетевший уносил в своем сердце голубую жемчужину. Он хотел, чтобы они возвращались.
Они возвращались, принося с собой звездную пыль, стряхивая с плеч груз бездны, и планета принимала их в свои объятия, радуясь каждому, лелея их мечты о родном и близком, не обманывая ожиданий. Они дарили ей цветы других миров, они говорили ей: встречай гостей – и она встречала их. Это был дом радости, за большим столом которого хватало места и родным, и гостям.
Космос располагал к философии. Он не признавал прозы. Каждый, кто выходит в космос, должен быть поэтом, иначе космос его не примет, не поймет. Но и ошибок он не простит – здесь лежит начало и конец всех стихий, всех сил мира, тайных и явных, здесь нет места играм и шалостям. Космос лепил людей, связавших с ним жизнь, заново, накладывал на них свой отпечаток, и даже если они потом оставались на Земле, их всегда можно было узнать в любой толпе.
Но он попал в космос впервые и обзавестись таким отпечатком еще не успел.
На «Персефоне», возившей грузы и людей на Плутон и обратно, ему отвели маленькую каютку с иллюминатором во всю внешнюю стену. Он понимал, конечно, что это всего лишь экран, на который передается изображение с маленького глазка внешней камеры, но иллюзия была полной. Старший механик, красавец-мужчина и наверняка любимец женщин, велел называть себя Фазилом и ознакомил его с матчастью корабля. В его ведении оказалось довольно большое хозяйство. Он с любопытством ходил по кораблю, который после скучных макетов казался ему обжитым домом со своим укладом, уютом, закоулками и тайнами. Ему предстояло влиться в число его обитателей на целый месяц.
На этот месяц ушел в отпуск второй механик. Обычная практика, летом все корабли Космофлота почти наполовину комплектуются студентами, а члены экипажей уходят в отпуска. На «Персефоне» практикантов было еще двое, девочка-биолог с медицинского факультета и парень с пятого курса МАИ в роли третьего штурмана. Оба бывали в космосе явно не в первый раз и с некоторым недоумением посматривали на то, с каким интересом он изучал обстановку корабля. Он не раз ловил на себе их взгляды, но никто не позволял себе даже немного иронии. Его это и злило, и смущало, но когда он привык к обстановке, все прекратилось.
Он слушал пение двигателей и ощущал их мощь. Он ремонтировал приборы и ощущал их хрупкость. Он смотрел в пространство космоса и ощущал его бесконечность. Он смотрел на людей и ощущал их смелость. Расстояния, которые они хотели преодолеть, были огромны. Им никогда не освоить космические океаны так, как они освоили океаны земные – но ведь и в них столько еще непознанного! Но они знали это и не ставили перед собой невыполнимых задач. Они понимали, что иногда маленькие шажки лучше больших прыжков. Для них это были будни.
Но он пришел из другого мира, и для него это было самое захватывающее приключение в жизни. Он лучше их всех понимал, что каждый полет – это подвиг, подвиг человека – и человечества, шагнувшего на грань возможного и каждым шажком отодвигающего ее все дальше и дальше.

База на Плутоне была погружена в вечный полумрак. Отсюда солнце сияло просто как очень большая звезда, не согревая и почти не освещая. Здесь была карантинная база для разведчиков и экспедиций, работавших на малоизученных планетах, и космоверфь, на которой строились корабли. Он впервые попал на другую планету, пусть это даже Плутон, который бывалые астронавты – а вслед за ними и студенты Звездного – считали почти спутником Земли и потому планетой только наполовину, впрочем, как и все остальные планеты Солнечной системы, кроме разве что Марса. Однако на Марс «Персефона» не заходила, и отработавшим вахту марсианам приходилось лететь до Луны, а там пересаживаться на «Аэлиту» или «Розу пустыни». По базе бегала целая свора собак, радостным лаем встречая приезжих и ластясь к каждому, и это создавало вполне домашнюю атмосферу. На Плутоне провели трое суток, выгружая оборудование, продукты, баллоны с кислородом, воду, почту и загружая внутрь опять же почту, образцы минералов, добытые геологами, материалы астрофизических исследований, контейнеры с узлами и деталями, которые технологически могли быть выполнены только на Плутоне. Вахтовики, улетавшие на Землю, создавали радостную толчею в коридорах корабля, устраиваясь в пассажирских каютах и предвкушая возвращение домой, точь-в-точь, думал он, как если бы они ехали поездом или летели самолетом.
На обратном пути он заметил плохо скрываемое оживление основного экипажа, в котором не участвовали только практиканты. На его вопросы «что происходит» все загадочно улыбались и отмалчивались или говорили, что скоро он все сам узнает. Он действительно все узнал, как только подошли к орбите Юпитера.
Команда готовила новичкам посвящение в астронавты.

Капитан, обмотавшись простыней, приклеив бороду и надев бутафорскую корону, изображал Юпитера. Его сопровождала свита, облаченная примерно в тоже самое.
- Ну, - говорил Юпитер, - к нам на небеса пожаловали новые люди. А кто они такие, и что им здесь нужно?
- Это наши ученики, о Юпитер, - отвечали старшие штурман, механик и бортовой врач. – Открой для них небо, великий бог!
Наставники имели на головах черные академические шапочки.
- А достойны ли они того, чтобы летать меж звезд? – строго спрашивал бог. – Что ищут они в небе и что несут они небу?
За студентов отвечала девочка-биологиня.
- О Юпитер, мы ищем мудрости и несем небу дыхание жизни.
Ответ, по его мнению, был слишком пафосный и расплывчатый, но Юпитер им вполне удовлетворился. Бог повернулся к свите.
- Ну что, откроем им небеса?
- Откроем! – хором согласилась свита.
- Ну что ж! – провозгласил Юпитер, стоя у закрытой шлюзовой камеры. – Решением совета богов и моим дозволением небо для вас открыто!
И он распахнул люк.
Посвящаемые надели скафандры и вошли в шлюз. Перед ними раздвинулись створки внешнего люка, за которыми была звездная бездна.
И они шагнули в нее.
На всех кораблях Космофлота стояли установки искусственного тяготения, поэтому он впервые столкнулся с настоящей невесомостью. Он плыл в пространстве, не прилагая к этому таких усилий, как при левитации, обогнул борт корабля и увидел в ночи сияние Юпитера, планеты-гиганта, древнего бога, окруженного свитой спутников. Он не знал, с чем сравнить свои ощущения. В шлемофоне раздался тихий голос практиканта-штурмана:
- Я читал у Сент-Экзюпери… что самолеты, где пилот ориентируется только по приборам, отняли у человека небо… как я сейчас понимаю его…
Больше никто не проронил ни слова.
По возвращении их ждал роскошный обед – корабельный кок тетя Таня постаралась на славу. Теперь они были полноправными космофлотчиками.

таааак...ждём продолжения....)))

Фиона, Вы с Сасори изобрели изощренную пытку - ждать продолжения.

nadin26, вот такие мы маньяки)))садисты-мучители)))

ага, тогда мы, читающие, мазохисты

nadin26 пишет:Фиона, Вы с Сасори изобрели изощренную пытку - ждать продолжения.

Что ты хочешь, такая вот я извращенка :))) Валидол дяде Фрейду! :)))

Пара садист - мазохист - вполне счастливая и гармоничная))

Я точно сижу довольная чтением, только не урчу как кошка))