Новелла о зеркальной цесаревне или трех Анастасиях Романовых. [часть 2]

Часть II.
Вторая Анастасия: « Фрау из канала Ландвер».

… Очередная глава этой истории началась в Берлине. 17 февраля 1920 года. И конца ей не видно до сих пор. Она похожа на увлекательный авантюрно – исторический детектив или сериал, с элементами столь модной сейчас мистики. Но все дело в том, что это были вовсе не романтические бредни для дамского воображения, не книга, не вымысел, ни мистика. Это была просто еще одна жизнь. Всего лишь жизнь. Еще одна судьба. Всего лишь – судьба. Правда, тесно переплетенная с чьей то другой, искусно вставленная в ее оправу, окантованная чужою болью и смертью.. Ставшая Легендой, быть может, вопреки реальной очевидности горького факта пепелища в урочище «Четырех братьев» под Екатеринбургом, июльскою ночью 1918 года..

Именно тогда, в феврале 1920, через два года после трагедии, тень русской Цесаревны возникла из небытия первый раз, столь явно и осязаемо, что многим захотелось поверить в ее чудесное избавление. В то, что «зеркальный» образ неувядающей «Царскосельский лилии» может стать живым и дышащим, чарующе неуловимым, притягательным и манящим. Но так ли все вышло? Не больше ли в этом образе было изломанных, дисгармоничных, кричащих линий? Кричащих от боли, немого страха и пустоты. Пустоты одиночества. От неосуществленного и неосуществимого желания расцветить свою жизнь теми красками, которых в ней никогда не было?!

Теперь никто не может сказать ничего определенно. Немногие голоса современников, которые автору повествования удалось собрать на страницах этой новеллы звучат несколько приглушенно из бесконечной дали времен, но комментировать их, с позволения строгого читателя, я решусь в эпилоге новеллы, обобщая все известные мне факты…. А пока - осторожно продолжаю повествование о трех Анастасиях. О второй из них – в несколько ином ключе – строго документального рассказа с обилием дат и мемуарных вставок. Итак…..

..Внезапное появление в берлинской елизаветинской лечебнице худой изможденной женщины в сопровождении полицейского нарушило ночной покой ее обитателей, но не взбудоражило их воображение. Ничего необычного в этом случае не было. В больницу св. Елизаветы часто попадали люди, пытавшиеся переступить за грань жизни или - вконец измученные голодом и беспросветною нуждой.

Эта очередная ночная гостья скромного приюта для бедных была одета, как нищенка, и зябко куталась в рваное пальто, с которого ручьями текла вода. Полицейский, приведший ее поведал врачам, что выловил бедняжку из канала Ландвер, в который она бросилась с невысокого моста. Выловил совершенно случайно, проходя мимо.. Почему бедняжка решилась покончить с собой и как ее зовут, полицейский не знал: женщина ни слова ни отвечала на его расспросы, пока они шли до госпиталя Святой Елизаветы. Сердобольный страж порядка наивно понадеялся на искусство врачей, но и тем не удалось вытянуть из несостоявшейся утопленницы ни слова. На несколько дней ее поместили в лазарет. И тщетно пытались узнать что то о ее личности и местопребывании.

Особа без документов, в черных высоких ботинках, черном плаще и черной юбке, ничего никому не говорила, отказывалась от пищи, и только иногда бессвязно бредила во сне.. Осмотрев ее, врачи пришли к заключению, что она страдает либо - полной амнезией, либо - психически нездорова. Последний медицинский консилиум состоялся 27 марта 1920 года. Он то и принял решение перевести больную, признав в ней особу эмоционально неустойчивую, подверженную проявлениям шизофрении легкой степени* (*бессвязность речи, остановившийся взгляд, кататонический шок – неподвижность в течении нескольких часов и более. – С. М. ), в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Ее усиленно начали лечить от приступов «черной меланхолии», выражавшейся все в то же в молчаливости и отказе от пищи.

В клинике загадочная больная несколько успокоилась, начала принимать пищу, и иногда, в те часы, когда чувствовала себя неплохо, вступала в легкую беседу с медперсоналом и больными. Много читала, в основном, газеты. Сестры и сиделки вспоминали, что, вообще, она производила впечатление хорошо образованной женщины. В общей сложности, молчаливая незнакомка провела в Дальдорфе около полутора лет и никто особо не интересовался установлением ее личности, пока в палате не появилась еще одна женщина: фрау Мария Колар Пойтерт. Несколько дней фрау Мария, щурясь, приглядывалась к соседке по койке, перебирала ворох вечерних газет, а потом внезапно выпалила, пристально глядя на молчаливую пациентку: «Я знаю, кто ты!» И показала ей статью в ««Берлинер иллюстрирте» от 23 октября 1921 года. На первой полосе газеты была опубликована фотография трех дочерей Николая II . Заголовок статьи гласил: «Одна из царских дочерей жива?». В статье который раз поднимался вопрос о том, кто из детей русской венценосной семьи мог уцелеть в месиве расстрела и до конца ли были заколоты штыками красноармейцев русские Великие княжны. В ответ таинственная особа покачала головой поднесла палец к губам:

— Молчи!

20 января 1922 года Марию Пойтерт выписали из клиники и, будучи не в силах хранить в себе такую великую тайну, она начала действовать. «Не исключено,— считал французский писатель А. Деко, занимающийся этой темой и написавший о загадке «Фрау из канала» ряд книг, — что, не появись на сцене госпожа Пойтерт, не было бы и никакого следа «Анастасии»! Но полусумасшедшая прачка, увы, появилась и энергично пошла по «следу Анастасии»...

8 марта 1922 года Пойтерт встретилась с русским эмигрантом, бывшим ротмистром лейб -гвардии кирасирского Ее Величества полка М.Н. Швабе и рассказала ему о своей соседке по палате, добавив, что считает ее « одной из дочерей покойного русского Императора».

По просьбе фрау Пойтерт ротмистр Швабе отправился вместе с ней навестить неизвестную, захватив с собой своего приятеля, инженера Айнике. В Дальдорфе они попытались заговорить с «Анастасией» по-русски, но та ответила, что не знает этого языка. Тогда Швабе протянул ей фотографию вдовствующей императрицы Марии Федоровны и спросил, знает ли она, кто это. Тут свидетельские показания разнятся: Швабе утверждает, что «Анастасия» ответила: «Эта дама мне незнакома».

Сама же «Анастасия» много лет спустя говорила: «Кто-то из русских эмигрантов принес мне портрет бабушки. Это был первый раз, когда я позабыла всякую осторожность, увидев фотографию, вскричала: «Это моя бабушка!»

Как бы то ни было, Швабе вышел из больницы в сильном волнении. Он отправился к председателю Союза русских монархистов в Берлине и убедил его произвести экспертизу — послать к больной кого-нибудь, кто близко знал раньше детей Императора.

Через два дня Швабе снова отправился в Дальдорф в сопровождении поручика С. Андреевского, графини Зинаиды Толстой, ее дочери и хирурга Винеке. Больная спуститься к ним не пожелала, и вся депутация поднялась к ней в палату. «Анастасия» лежала, закрыв лицо покрывалом. «Графиня Толстая и ее дочь очень мягко разговаривали с ней,— вспоминал впоследствии Швабе,— со слезами на глазах показывая незнакомке маленькие иконки, фотографии и шепча ей на ухо какие-то имена. Больная ничего не отвечала; она была до крайности взволнована и часто плакала. Андреевский называл ее «Ваша светлость» — это, кажется, подействовало на нее больше всего. Винеке не стал осматривать больную, но добился у больничного начальства дозволения оставить ее здесь. По мнению графини Толстой и ее дочери, это была великая княжна Татьяна Николаевна».

Так кто же - Татьяна или Анастасия? Какое - то определенное сходство у неизвестной с Великими княжнами, видимо, все-таки было. Среди русских эмигрантов, осевших в Берлине, немедленно началось волнение. Баронесса Буксгевден, фрейлина, состоявшая при семействе Николая II почти неотлучно с 1913 по 1918 год, и расставшаяся с ними только в Екатеринбурге, за полтора месяца до кровавого финала, 12 марта 1922 года отправилась в клинику Дальдорф.

«Больная лежала в постели возле стены, неотрывно глядя в залитое светом окно,— вспоминает баронесса Буксгевден в своей книге.— Услышав, как мы вошли, она укрылась одеялом, не желая, чтобы мы ее разглядывали, и больше уже было невозможно было уговорить ее открыть лицо. Графиня Толстая объяснила мне, что незнакомка делает так всегда, когда кто-нибудь приходит к ней, но медсестра добавила, что она разговаривает иногда с госпожой Пойтерт, которая раньше тоже лежала в клинике, и что это единственный человек, кому она явно доверяет. Госпожа Пойтерт была здесь же. Они говорили по-немецки. Большую часть времени больная лежала, и, хотя врачи разрешали ей вставать, она все равно предпочитала оставаться в постели.

Она была в ночной рубашке и белом жакете. Высокий лоб, волосы забраны назад и уложены совсем просто. Я решила заговорить с ней и попросила моих спутников отойти от кровати. Гладя ее по голове, я обратилась к ней по-английски с тою же осторожностью, с какой стала бы беседовать с великой княжной, называя ее, впрочем, в вполне нейтральным «darling» (дорогая). Она не отвечала ни слова, видимо, не поняв ничего из того, что я говорила ей. Когда она на мгновение откинула одеяло, так, что я смогла рассмотреть ее лицо, глаза ее не выражали ничего, что показало бы мне, что меня узнали. Лоб и глаза ее напомнили мне великую княжну Татьяну Николаевну, но стоило мне увидеть все лицо, как сходство перестало казаться столь разительным.

«Я постаралась оживить ее воспоминания всеми возможными способами, – вспоминала баронесса - Показала ей одну из иконок с датами правления Романовых, подаренных Императором некоторым людям из свиты; потом перстень, принадлежавший некогда Императрице,— она часто, носила его и подарила его мне в присутствии великой княжны Татьяны. Но эти вещи не вызвали в ее памяти ни малейшего отклика. Она без интереса рассматривала эти предметы и только прошептала на ухо госпоже Пойтерт несколько слов.

Когда госпожа Пойтерт увидела, что незнакомка не отвечает и никак не обнаруживает, что узнает меня, она, видимо желая «помочь» ей, зашептала что-то по-немецки и принялась показывать фотографии Императорской семьи, тыча при этом пальцем в императрицу и спрашивая у больной: «Это Мама, правда?» Но все эти попытки потерпели крах: больная продолжала молчать и лишь старалась спрятать лицо, закрываясь одеялом и руками.

Хотя верхней частью лица незнакомка отчасти похожа на великую княжну Татьяну, я все-таки уверена, что это не она. Позже я узнала, что она выдает себя за Анастасию, но в ней нет абсолютно никакого внешнего сходства с Великой княжной, никаких особенных черт, которые позволили бы всякому, близко знавшему Анастасию, убедиться в истинности ее слов. (Кстати, напомним, что великая княжна Анастасия едва ли знала с десяток немецких слов и выговаривала их с неимоверным русским акцентом! – . На том же настаивали и все близко знавшие царскосельскую озорницу – С.М.).

Но свое состояние в момент визита баронессы Буксгевден сама незнакомка описывала много лет спустя так: «Если бы вы знали, как невыносимо тяжело мне стало, когда вдруг появилось несколько русских, и среди них женщина, бывавшая раньше у нас при Дворе! Они хотели меня видеть. Я стыдилась перед ними своего жалкого состояния. Я накрылась одеялом с головой и решила не говорить с ними...»

Баронесса Буксгевден вышла из палаты в полной уверенности, что разговаривала с самозванкой. Но не такого мнения были некоторые другие русские эмигранты — чуда хотелось многим. Барон фон Клейст и его супруга, у которых «сердце обливалось кровью при виде молодой женщины, которая была, быть может, дочерью государя», добились разрешения забрать больную из клиники к себе домой.

30 мая 1922 года незнакомка перебралась в дом Клейстов по Нетельбекштрассе, 9.

Первое свидание с незнакомкой шокировало добросердечную баронессу Клейст: придя за больной, она увидела, как та вырывает сама себе передние зубы, и что у нее уже не хватает многих зубов! Впрочем, позднее незнакомка объяснила, что вынуждена была это сделать, поскольку ее передние зубы шатались из-за удара прикладом, якобы полученного в Екатеринбурге. Вдобавок оказалось, что она страдает чахоткой и туберкулезом костей. Несчастная являла собой самое жалкое зрелище, и русские эмигранты, приходившие к Клейстам повидать «царскую дочь», уходили от них совершенно растерянными. Вдобавок «Анни», как стали называть в доме Клейстов незнакомку, объявила с таинственным видом, что у нее где-то есть сын, которого можно узнать «по белью с императорскими коронами и золотому медальону»...

Одни из эмигрантов, приходивших к Клейстам посмотреть на «чудесно спасшуюся Великую княжну», убеждались, что перед ними просто несчастная больная женщина. Другие, зачарованные фантастической историей и жаждавшие чуда, окружили «Анни» поклонением. Вокруг бывшей пациентки сумасшедшего дома формировалась атмосфера исключительности. Эмигранты приносили ей фотографии и книги об императорской фамилии, а Клейсты демонстрировали ее гостям, как ярмарочную диковинку. В такой атмосфере «Великая княжна», наконец, дозрела до решительных шагов...

«20 июня 1922 года,— вспоминал барон фон Клейст,— женщина, которую я забрал из сумасшедшего дома, пригласила меня к себе в комнату и в присутствии моей супруги, баронессы Марии Карловны фон Клейст, попросила у меня защиты и помощи в отстаивании своих прав. Я заверил ее в том, что готов находиться в полном ее распоряжении, но только при условии, что она откровенно ответит на все мои вопросы. Она поспешила уверить меня в этом, и я начал с того, что спросил, кто она на самом деле. Ответ был категорический: Великая княжна Анастасия, младшая дочь императора Николая II.

Затем я спросил ее, каким образом ей удалось спастись во время расстрела Царской семьи и была ли она вместе со всеми.

«Да, я была вместе со всеми в ночь убийства, и, когда началась резня, я спряталась за спиной моей сестры Татьяны, которая была убита выстрелом. Я же потеряла сознание от нескольких ударов. Когда пришла в себя, то обнаружила, что нахожусь в доме какого-то солдата, спасшего меня. Кстати, в Румынию я отправилась с его женой и, когда она умерла, решила пробираться в Германию в одиночку. Я опасалась преследования и потому решила не открываться никому и самой зарабатывать на жизнь. У меня совершенно не было денег, но были кое-какие драгоценности. Мне удалось их продать, и с этими деньгами я смогла приехать сюда. Все эти испытания настолько глубоко потрясли меня, что иногда я теряю всякую надежду на то, что придут когда-нибудь иные времена. Я знаю русский язык, но не могу говорить на нем: он пробуждает во мне крайне мучительные воспоминания. Русские причинили нам слишком много зла»! (*Замечу от себя, что просто немыслимо представить такие слова в устах порфирородной русской Цесаревны. Тирада «госпожи Анни», выдает в ней с головой иностранку, по моему убеждению – истинную полячку! – С. М.)

Дополнительные сведения позднее дала Клейсту графиня Зинаида Сергеевна Толстая:

«2 августа нынешнего (1922.— С. М..) года женщина, называющая себя Великой княжной Анастасией, рассказала мне, что ее спас от смерти русский солдат Александр Чайковский. С его семьей (его матерью Марией, восемнадцатилетней сестрой Верунечкой и младшим братом Сергеем) Анастасия Николаевна приехала в Бухарест и оставалась там до 1920 года. От Чайковского она родила ребенка, мальчика, которому сейчас должно быть около трех лет. У него, как и у отца, черные волосы, а глаза того же цвета, что у матери. В 1920 году, когда Чайковский был убит в уличной перестрелке, она, не сказав никому ни слова, бежала из Бухареста и добралась до Берлина. Здесь она сняла комнату в небольшом пансионе из Фридрихштрассе, названия его она не знает. Ребенок, по ее словам, остался у Чайковских, и она умоляла помочь ей найти его».

Что произошло дальше? Видимо, нечто для «Анастасии» малоприятное. Очевидно, что Клейсты окончательно убедились, что перед ними самозванка. Во, всяком случае, спустя два дня после заявления «Анастасии» о намерении «отстаивать свои права», она оказалась на улице. Биографы самозванки утверждают, что она покинула дом Клейстов сама, но в то же время известно, что Клейсты не горели желанием снова поселить ее у себя.

Через три дня после бегства «Анастасии» из дома Клейстов ее встретил инженер Айнике, тот самый, который приезжал к ней в клинику в Дальдорф вместе с ротмистром Швабе.

«Анастасия» как раз выходила из дома, где жила ее наперсница и бывшая соседка по палате — Мария Пойтерт. На все расспросы Айнике «Анастасия» не отвечала, замкнувшись в себе.

Какое- то время «Анастасия» жила у Айнике, затем ее взял на попечение важный немецкий чиновник: доктор Грунберг, инспектор полиции. Это было уже серьезно: судьбой самозванки заинтересовались власти!

«Я решил отвезти Анни в наше поместье Нойхоф-Тельтоф,— вспоминал Грунберг,— отдых в деревне благотворно сказался бы на ее здоровье. Два года, проведенные в Дальдорфе, совершенно расстроили ее нервы. Рассудок временами ей не подчиняется: результат ранения головы, вернее, ужасного удара прикладом. Но об этом чуть позже. Кроме того, у нее не лучшая по части здоровья наследственность. Когда она жила у меня, я решил, согласовав это с правительственным советником, которому я рассказал всю историю, предпринять, наконец, какие-то шаги для того, чтобы официально удостоверить ее личность».

Грунберг кое-что не договаривает, но фигура «правительственного советника», выплывшая из его воспоминаний, ясно указывает на то, что судьбой самозванки заинтересовались на самом высоком уровне: если это действительно царская дочь, то эту карту можно было грамотно разыграть в интересах побежденной и униженной Версальским миром Германии. Если же это самозванка, то тоже не беда: «натаскать» эту пациентку психбольницы и сделать из нее «настоящую Анастасию» несложно, тем более что эмиграция уже взбудоражена ее появлением.

Так снова, уже в который раз в истории русского самозванничества, дело взяло в свои руки иностранное государство...

«Мы смогли уговорить Прусскую принцессу приехать к нам под вымышленным именем»,— пишет господин Грунберг. Кто это «мы»? Лично господин Грунберг со своим приятелем, «правительственным советником»? Можно ли верить в то, что столь владетельная особа, какою являлась сестра бывшей императрицы России, согласилась ехать в Германию под вымышленным именем, откликнувшись на приглашение и уговоры двух частных лиц?

«В конце августа 1922 года, по просьбе советника Гэбеля и инспектора полиции доктора Грунберга, я согласилась приехать в Берлин, чтобы повидать загадочную женщину, называющую себя моей племянницей Анастасией,— вспоминает принцесса Прусская Ирэн,— Доктор Грунберг доставил меня в свой деревенский дом под Берлином, где незнакомка жила под именем «мадемуазель Анни». Мой приезд был неожиданным, она не могла знать заранее, кто я, и потому не была смущена моим появлением. Я убедилась тотчас же, что это не могла быть одна из моих племянниц. Хотя я не видела их в течение девяти лет, но что-то характерное в чертах лица (расположение глаз, форма ушей и т.д.) не могло измениться настолько. На первый взгляд незнакомка была немного похожа на великую княжну Татьяну. Я покинула дом в твердом убеждении, что это не моя племянница. Я не питала ни малейших иллюзий на сей счет».

Грунберг утверждает, что на следующий день «Анни» якобы сказала, что вчерашняя посетительница была «ее тетя Ирэн». Но в эти слова Грунберга как-то не очень верится — ведь он в этой истории явно - «лицо заинтересованное».

Первая газетная публикация о таинственной «Анастасии» под названием «Легенды дома Романовых» появилась в газете «Локаль Анцайгер» в декабре 1924 года. К тому времени у Грунберга уже вполне сложилось мнение о своей подопечной: «Анастасия ни в коем случае не авантюристка. Мне представляется, что бедняжка просто сошла с ума и вообразила себя дочерью русского императора». Судьба «Анастасии» его уже больше не интересовала, и он думал теперь только о том, как бы сбыть ее с рук. С помощью католического священника, профессора Берга, Грунберг подыскал для «Анастасии» некую госпожу фон Ратлеф, прибалтийскую немку, надеясь, что та станет достойной опекуншей для бедной больной женщины. Но... госпожа Ратлеф, особа истеричная и «себе на уме», стала в судьбе «Анастасии» «госпожой Пойтерт номер два» — ее стараниями миф о «Царской дочери» снова был вытащен на свет...

«Движения ее, осанка, манеры выдавали в ней Даму высшего света — с явной экзальтацией, взахлеб пишет госпожа Ратлеф.— Таковы были мои первые впечатления. Но что поразило меня более всего, так это сходство молодой женщины с вдовствующей императрицей. Говорила она по-немецки, но с явственным русским акцентом. От всей ее натуры веяло благородством и достоинством».

Странно все это. И отчего ни принцесса Прусская Ирэн — особа королевской крови, ни фрейлина русского Императорского Двора баронесса Буксгевден, ни графиня Толстая, ни многочисленные русские эмигранты, ни германские правительственные чиновники ничего подобного не заметили?

Стараниями госпожи фон Ратлеф частыми посетителями «Анастасии» стали посол Дании в Берлине г-н Зале и его супруга. Напомним, что в Дании в ту пору доживала русская Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, родная бабушка погибших Цесаревен.

Когда слухи о воскресшей «Анастасии» дошли до нее, Мария Федоровна была сильно взволнована: пусть даже один шанс из тысячи, что эта история окажется правдой,— но разве можно им пренебречь?! Императрица, ознакомившись с донесениями Зале, немедленно отправляет в Берлин старого камердинера императора Николая II, Волкова, много лет служившего Царской семье. Он был единственным, кому в 1918 году удалось бежать из Екатеринбурга, накануне кровавой драмы. Более авторитетного эксперта отыскать было трудно...

«До госпожи Чайковской (* Так именовали «Анастасию» по фамилии ее «мужа» — солдата Чайковского те, кто не были совершенно слепыми фанатиками легенды «чудесного воскрешения»!.— С. М..) я добрался не без труда,— рассказывал А. Волков.— В мое первое посещение мне не позволили говорить с ней, и я принужден был удовольствоваться тем, что рассматривал ее из окна; впрочем, даже этого мне было достаточно, чтобы убедиться, что женщина эта не имеет ничего общего с покойной великой княжной Анастасией Николаевной. Я решил все же довести дело до конца и попросил о еще одной встрече с ней.

Мы увиделись на следующий день. Выяснилось, что госпожа Чайковская не говорит по-русски; она знает только немецкий... Я спросил ее, узнает ли она меня; она ответила, что нет. Я задал ей еще множество вопросов; ответы были столь же не утвердительны. Поведение людей, окружающих госпожу Чайковскую (в течение всей нашей беседы госпожа фон Ратлеф не отходила от больной), показалось мне довольно подозрительным. Они беспрестанно вмешивались в разговор, отвечали иногда за нее и объясняли всякую ошибку плохим самочувствием моей собеседницы.

Еще раз должен подтвердить, и самым категоричным образом, что госпожа Чайковская не имеет никакого отношения к покойной Великой княжне Анастасии Николаевне. Если ей и известны какие-то факты из жизни Императорской фамилии, то она почерпнула их исключительно из книг.

К тому же ее знакомство с предметом выглядит весьма поверхностным. Это мое замечание подтверждается тем, что она ни разу не упомянула какой-нибудь детали, кроме тех, о которых писала пресса».

Оспорить Волкова было невозможно. Но госпожа Ратлеф постаралась создать собственную версию встреч «Анастасии» с царским камердинером, как, впрочем, и с другими лицами, приезжавшими для опознания «Царской дочери». В этих «воспоминаниях» имеется много душераздирающих подробностей, известных только г-же Ратлеф, но о которых почему-то умалчивают все остальные свидетели, в них много розовых соплей и умилительного сюсюканья, но в них нет главного — правды...

Между тем уцелевшие члены семьи Романовых, рассеянные по разным странам Европы, не оставляли надежды, что «Анастасия» все же действительно является чудесно спасшейся царской дочерью. По просьбе великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая II, летом 1925 года в Берлин отправился француз Пьер Жильяр — бывший воспитатель Цесаревича Алексея. «Мы просим Вас,— писала Жильяру Великая княгиня,— не теряя времени, поехать в Берлин вместе с госпожою Жильяр, чтобы увидеть эту несчастную. А если и вдруг это окажется наша Малышка! И представьте себе: если она там одна, в нищете, если все это правда... Какой кошмар! Умоляю, умоляю вас, отправляйтесь как можно быстрее! Вы лучше, чем кто бы то ни было, сумеете сообщить нам истину. Да поможет вам Бог!»

27 июля 1925 года Пьер Жильяр и его жена вошли в палату Мариинской больницы в Берлине, где лежала страдающая многими болезнями «Анастасия». «Я задал ей по-немецки несколько вопросов, на которые она отвечала невнятными восклицаниями. В полном молчании мы с необычайным вниманием вглядывались в это лицо в тщетной надежде отыскать хоть какое-то сходство со столь дорогим нам прежде существом. Большой, излишне вздернутый нос, широкий рот, припухшие полные губы — ничего общего с великой княжной: у моей ученицы был прямой короткий нос, небольшой рот и тонкие губы. Ни форма ушей, ни характерный взгляд, ни голос — ничего не оставляло надежды. Словом, не считая цвета глаз, мы не увидели ни единой черты, которая заставила бы нас поверить, что перед нами великая княжна Анастасия. Эта женщина была нам абсолютно незнакома».

Госпожа Ратлеф, неусыпно бдящая за своей протеже, увидев явное сомнение четы Жильяр, кинулась убеждать их, что перед ними — Великая княжна Анастасия. Речь госпожи Ратлеф напоминала речитатив рыночной торговки, отчаянно сбывающей растяпе-покупателю негодный товар. «Анастасия» приняла жену Жильяра за великую княгиню Ольгу Александровну? Не беда, это оттого, что она только что перенесла операцию* (* речь идет о свище на локтевом суставе.— С. М..). «Дочь русского Императора» не говорит по-русски? Видите ли, у нее частичная амнезия — что то помнит, что то - не помнит... Она не похожа на великих княжен вообще? Что же вы хотите, мсье, ее же прикладом ударили — вот она в лице и переменилась!

Госпожа Ратлеф так отчаянно старалась, что, поколебленный ее трескотней, Жильяр предложил снова встретиться с «Анастасией» позже, когда ей станет лучше.

Вторая встреча Жильяра с «Анастасией» состоялась в ноябре 1925 года. На этот раз к чете Жильяр присоединилась еще и Великая княгиня Ольга Александровна – младшая сестра покойного Государя.

«В прошлое наше посещение, как вы помните, госпожа Чайковская не только не узнала нас, но даже приняла мою жену за Великую княгиню Ольгу,— писал Жильяр в своей знаменитой книге,— На сей раз она явно знала о нас больше и ожидала нашего визита...

На следующий день по приезде в Берлин, не дожидаясь, пока приедет Великая княгиня Ольга, я в одиночестве отправился в клинику, чтобы побеседовать с госпожой Чайковской. Я нашел ее сидящей в кровати, она играла с подаренным ей котенком. Она подала мне руку, и я присел рядом. С этого момента и до тех пор, пока я не ушел, она не отводила от меня взгляд, но не промолвила ни слова — я настаивал напрасно — и никак не дала понять, что знает меня.

На другой день я опять появился в клинике, но усилия мои оставались столь же бесплодны, как и накануне.

Великая княгиня Ольга и моя жена посетили, наконец, клинику в Моммзене. Госпожа Чайковская очень мило встретила их, протянула им руки, но никто не заметил ни одного из тех неожиданных движений, которые диктует обычно нежность, и которых можно было бы ожидать, будь перед нами действительно Великая княжна Анастасия...

Великая княгиня Ольга Александровна, как и мы оба, не нашла ни малейшего сходства между больной и великой княжной Анастасией — исключение составлял только цвет глаз — и, как и нам прежде, эта женщина показалась ей совершенно незнакомой.

Мы начали разговор с того, что попытались изъясняться с ней по-русски, но вскоре убедились, что, хотя она и понимает русский язык, правда, не без труда, но говорить сама не может. Что же касается английского и французского, то это и вовсе был бесполезный труд, и мы вынуждены были общаться на немецком. Мы не смогли скрыть изумления: ведь великая княжна Анастасия прекрасно говорила по-русски, довольно хорошо — по-английски, сносно — по-французски и совсем не знала немецкого!»

Немало удивляясь такой странной «амнезии», когда «Анастасия» начисто забыла русский язык, но в совершенстве овладела немецким, гости стали показывать ей фотографии: покои Императорской фамилии в Царском Селе, путешествие императорской семьи по Волге в 1913 году... «Анастасия» не могла узнать ничего. Единственное, что она твердо могла назвать по фотографиям,— это имена членов Царской семьи, знакомые ей по немецким газетным публикациям.

Для Великой княгини Ольги Александровны и четы Жильяр явилось откровением то, что в 1922—1925 годах самозванка не раз бывала в обществе русских эмигрантов. Чета Жильяр отыскала ротмистра Швабе, чету Клейст — всех, кто стоял у истоков мифа об «Анастасии». Они подтвердили, что «госпожа Чайковская» общалась со многими русскими, в том числе с графиней Толстой, у которых узнала много подробностей о жизни Царской семьи и видела много фотографий, брошюр и других материалов, относящихся к Царской фамилии.

Ротмистр М.Н. Швабе и его супруга поведали много любопытных подробностей из жизни «Анастасии». Так, она часами разглядывала снимки членов императорской семьи, которые «неблагоразумно» приносили ей окружавшие ее люди, и постепенно научилась узнавать эти лица на любой фотографии. Госпожа Швабе, по ее словам, вначале была искренне уверена, что незнакомка и впрямь та, за которую она себя выдает, но вскоре ее начали мучить подозрения, постепенно убедившие ее в обратном. Теперь у нее не было сомнений в том, что «госпожа Чайковская» не только не была русской, но даже не была православной: об этом красноречиво свидетельствовало множество эпизодов. Так, например, она никогда не посещала православной церковной службы (* В Берлине у нее была такая возможность! – С. М.), путала церковные православные праздники.

Подробно расспросив свидетелей «явления Анастасии», Жильяр опять отправился в Мариинскую клинику и зарисовал расположение зубов «госпожи Чайковской». «Любому, взглянувшему на этот рисунок,— пишет Жильяр,— сделалось бы понятно, что недостающие зубы не были выбиты ударом: в этом случае их не хватало бы лишь в каком-то одном месте. У больной же они отсутствовали то здесь, то там, по всему ряду».

30 октября 1925 года Великая княгиня Ольга, утратив всякий интерес к самозванке, уехала из Берлина. На следующий день за ней последовала чета Жильяр.

«Итог нашего расследования был сугубо отрицателен: мы совершенно уверились в том, что перед нами чужой человек, и впечатление это лишь усиливалось тем немаловажным обстоятельством, что больная так и не сумела ничего поведать нам о жизни императорской фамилии. Сама она абсолютно убеждена в том, что она действительно - Анастасия Николаевна. Быть может, речь идет о каком-то случае психической патологии, о самовнушении больного человека, о сумасшествии, наконец?» - писал П. Жильяр впоследствии.

..Но миф об «чудесно спасшейся Анастасии» уже перешагнул пороги клиник и начал распространяться по миру. В 1926 году в Берлине при активном участии г-жи Ратлеф вышла брошюрка, подписанная каким-то доктором Рудневым, в которой, в частности, говорилось о том, что великая княгиня Ольга и чета Жильяр опознали больную. В ответ Жильяр направил госпоже Ратлеф резкий протест. Она испуганно извинилась: «она не знала о публикации и просит не предпринимать никаких решительных действий». Поднявшаяся было волна на какое-то время затихла….

12.

Вплоть до послевоенного времени «Анастасия», ставшая известной миру, как «фрау Анна Андерсон», странствовала по различным неврологическим клиникам. Нашлись весьма и весьма влиятельные силы, которые всячески поддерживали самозванку. В 1938 году Анна потребовала юридического признания того, что она — дочь русского Императора. Это дело не завершено до сих пор. Книжки, доказывающие ее правоту, продолжали выходить одна за другой. О ней написали и поставили пьесу. Потом сняли фильм. Время от времени в газетах вновь поднималась шумиха о «дочери русского императора». К тому времени «Анастасия» уже перебралась в Америку, выйдя замуж за американского профессора Джона Мэнэхэна.

«Анастасия», она же «Анни», она же «госпожа Чайковская», она же Анна Андерсон - Мэнэхэн, скончалась в феврале 1984 года в американском городе Шарлоттсвил, штат Вирджиния.

Урна с ее прахом захоронена в Германии, в фамильном склепе герцогов Лейхтенбергских, близких родственников семьи Романовых. Семья Лейхтенбергских при ее жизни была всецело на ее стороне. Тело Анны Андерсон кремировали через несколько часов после ее смерти, однако частицы кожи остались в шарлоттсвилской больнице.

Дело Анны Андерсон — самое длительное в истории современной юриспруденции. При жизни «Анастасии» оно тянулось с 1938 по 1977 год и не разрешилось до сих пор.



В 1961 году суд в Гамбурге вынес вердикт о том, что Анна Андерсон не является великой княжной Анастасией Николаевной:

«Суд пришел к выводу, что госпожа Андерсон не может претендовать на титул великой княжны по следующим соображениям:

1. Истица отказалась от медицинской и лингвистической экспертиз, на проведении которых настаивал суд.

2. Судебный референт, знающий русский язык, не смог засвидетельствовать, что она когда - либо владела им.

3. До 1926 года истица говорила лишь по-немецки. Славянский акцент, по утверждениям свидетелей, появился значительно позже, примерно в то же время, когда она выучила английский язык.

4. Ни один из свидетелей, лично знавших Анастасию, не опознал истицу. Последняя тоже не сумела однозначно вспомнить никого из свидетелей.

5. Воспоминания, которым она придает столь важное значение, вполне могли быть заимствованы из обширной литературы, посвященной императорской фамилии.

6. Графологическую и антропологическую экспертизы по ряду причин следует считать неудовлетворительными.

Суд постановил, что госпожа Андерсон не может претендовать на имя Великой княжны Анастасии Романовой».

Но госпожа Андерсон все никак не унималась! По ее требованию были назначены новые разбирательства.

В конце 70-х годов полицейская экспертиза во Франкфурте-на-Майне вроде бы нашла сходство между формой ушей Анны Андерсон и настоящей Анастасии. В уголовном законодательстве ФРГ это считается достаточным для окончательного установления личности человека. Однако, к тому времени претендентка была практически невменяемой и дело не получило дальнейшего хода.

Точку в этой истории должен был поставить сложный генетический анализ. Но и на пути к нему возникли препоны. В 1994 году суд города Шарлоттсвил отклонил иск ассоциации русского дворянства в США к Ричарду Швейцеру, мужу внучки последнего царя Марины Боткиной. Швейцер потребовал доступа к образцам тканей тела Анны Андерсон, сохранившимся в городской больнице Шарлоттсвила, для проведения генетического исследования. Ассоциация настаивала на необходимости анализа в другой лаборатории для обеспечения объективности результатов.

Генетический анализ тканей «Анастасии» провели в Бирмингеме британские ученые во главе с Питером Гиллом, одним из наиболее авторитетных в этой области экспертов.

Оказалось, что самозванка скорее всего была Франциской Шансковской, немкой польского происхождения, бывшей работницей завода боеприпасов под Берлином. Анализ показал, что у госпожи Андерсон генетический код куда ближе совпадает с генетическими характеристиками ныне живущих родственников Франциски Шансковской, чем с кодом герцога Эдинбургского Филиппа, мужа королевы Елизаветы II, генеалогически связанного с семейством Романовых. Исследования велись с использованием фрагментов кишечника госпожи Андерсон, которые были удалены у нее во время давней операции и до последнего времени хранились в лаборатории в США.

Анализ мог быть проведен и раньше, однако ассоциация российских дворян США, израсходовав немалые деньги, в судебном порядке в течение года блокировала любые попытки заняться таким исследованием. Зачем? Это остается загадкой.

Окончательный вывод генетиков: Анна Андерсон, которая на протяжении 64 лет, с тех пор как ее после неудачной попытки покончить жизнь самоубийством доставили в берлинскую больницу, утверждала, что она дочь Николая II,— самозванка!

Франциска Шансковская, жестоко пострадавшая во время взрыва на заводе, где она работала в 1916 году, несколько лет провела в психиатрической клинике, а в 1920 году куда-то исчезла. Зато в феврале 1920 года появилась «Анни»... В последнее время в печати были опубликованы материалы генетической экспертизы волос Анны Андерсон и А. Н. Романовой. Сходства между ними не было обнаружено.

Итак, наконец, точка в длинной мистическо – детективной истории поставлена - спросит меня читатель?

...Нет, отнюдь! В тумане зеркал Истории встает еще один образ «русской Цесаревны» пожалуй, самый трагичный и самый странный из всех. На этот раз – на родной земле. О нем – последнем ли? - несколькими страницами ниже…

Кстати,это я от себя...Анастасия прекрасно,на мой взгляд, рисовала, а это не отнять и можно только по этому определить человека...)

судьбой самозванки заинтересовались на самом высоком уровне: если это действительно царская дочь, то эту карту можно было грамотно разыграть в интересах побежденной и униженной Версальским миром Германии.

Вот по этому, я думаю, советская власть и не допустила эмиграции детей Романовых. И пошла на величайшее преступление расстреляв их всех...

Девушки-красавицы!!!! Продолжение-3 часть и эпилог на новом форуме.....) здесь сделаю завтра....